Одно в моей жизни хорошо. Проверяя ее по своему детству, я вижу, что ни хуя я его не предал, мое милое баснословно далекое детство. Все дети экстремисты. И я остался экстремистом, не стал взрослым, до сих пор странник, не продал себя, не предал душу свою, оттого такие муки. Эти мысли воодушевляют меня. И принцесса, которую я мечтал встретить в жизни и всегда искал – встретилась мне, и все было, и сейчас, слава Богу, я веду себя достойно – я не предал свою любовь. 

Эдуард Лимонов — Это я, Эдичка

Долго отнекивался и брыкался не желая признавать очередное поражение. Соседка, брат и бабушка убедили поехать в родной город на неделю. Брат и его девушка вели до вокзала, как под конвоем, чтобы я никуда не съебался и всё таки доехал до места. Когда вышел из электрички начался снег. Впрочем, когда я оттуда уеду снега не будет уже нигде.

Возвращения в село обычно всякий раз похожи, но это почему-то воспринималось иначе. Вернулся в квартиру своей бабушки, не был там уже около полугода, да и вообще за прошлый год я там максимум на одну ночь оставался после отъезда. А тут неделя целая впереди, потому казалось, будто я в больницу приехал. Смотришь на постель и думаешь — вот здесь тебе спать. Смотришь в окно во двор — вот там тебе гулять. Смотришь на брата, бабушку — с ними всё это время быть. А потом смотришь на полки книжные и думаешь — а это чьё? Слушаешь черновики старые, перечитываешь старые стихи — а кто это писал? Такой набор книг смешной, такие неловкие строки. Кто этот пацан на старых фотографиях, не знай я его, я бы назвал его хуилой провинциальным. Вероятнее всего он такой и есть.

Я привёз с собой немного новых сувениров. Зажигалку из дрочилни, где работала Ж., коробку из под киноплёнки с запахом спидов и трубками, серьгу соседки, рупи свёрнутые в трубочку, через которые употребляла Ж., когда жила со мной. Открыл свою коробку с сувенирами, выложил на постель все старые, взял в руки письма первых друзей и удивлся тому, что не смог вспомнить от кого они. Некоторых всё же вспомнил, но не вспомнил ни о чём мы с ними общались, ни как познакомились. Кто с ними разговаривал? Зачем всё это сохранил? Однако я знаю, что всё что здесь лежит для того, чтобы стать реликвиями, частью вечного, но это не спасло дел. Когда же я клал новые сувениры в коробку, то уже не было чувства, что я делаю это, чтобы увековечить пережитое. Нет, скорее уж хороню пережитое — ну вот, и это тоже прошло, как прошло и всё остальное. Всё проходит, к сожалению или к счастью.

Настроение в первые дни сонное. На улицах нет никого и я будто забыл почему я отсюда уехал вообще — так тихо и спокойно везде. После города шаг у меня всегда быстрый, но от того так неловко расхаживать быстро там, где некуда торопиться. Брожу старыми тропами, по старым местам, где хуила этот провинциальный шастал и не могу его понять будто, почему он так горяч был, на кой хер он эти книги собирал, так с этими сувенирами носился, на кой стихи эти все писал, гитару мучал. Ведь сейчас я на всё это смотрю и хуйня это всё хуйнёй сейчас, но тогда казалось таким важным. Вот здесь с первой бывшей сидел, сюда Катя приезжала, тут первый бэдтрип словил, тут первая группа была. Удивительно сколько всего произошло здесь в этой сонной атмосфере.

Всю неделю не расставался с дебютником Лимонова, благо снова смог читать, когда вокруг тихо. 5 лет назад, когда я впервые читал его, то ещё многое там понять попросту не способен был, опыта не хватало, но уже тогда я чувствовал резонанс некий с этим пожаром на каждой странице. Я всегда говорил, что люблю, что я авантюрист, когда попадаю в какой-то кромешный пиздец и меня это всегда спасало. Однако за пять лет эта фраза будто бы начала терять смысл, как «я тебя люблю» повторяемое многократно. 

В какой-то из дней прохаживаясь по городу сложил все эти впечатления вместе плюс всё, что происходило за последний год и вспомнил вдруг, как во время моего первого переезда в город когда я очень много пил и тусил одна из моих подруга сказала мне, что город сожрал меня, но тогда я не придал этому значения. И только сейчас вот понял наконец что это значило. 

В каком-то из интервью услышал, что «взросление — это когда ты понимаешь, что никогда не станешь рок-звездой». Не станешь, потому что жизнь настоящего артиста — это протест и постоянная борьба. Но как раз таки когда я жил в селе, то я уже был сам себе рок-звездой — я на хую вертел здешнюю апатию постоянную, сонливость эту всю, поэтому и писал, и книги собирал, и столько читал всего и выбраться хотел — я хотел прожить жизнь так, чтобы мне ничего кроме биографии писать и не пришлось бы. За 18 лет этому я хорошо выучился и когда этот героический путь свой выстраивал, то попадалось мне и место для подвига, и принцессы и всё остальное. Хер уж с ним, что как писал Ницше — вокруг героя всё всегда превращается в трагедию, тогда я отбивался от этого тем, что я люблю, что я авантюрист, я знал, что все страдания оправданы, потому что только когда так живёшь и чувствуешь себя живым, а мне больше ничего и не надо было никогда. 

Но город хитрее провинции, потому что он вместо сна здесь ночная жизнь, вместо твоего собственного героического пути куча развилок и сомнительных закоулков, вместо близкого знакомый, а потому кажется, что правила игры поменялись и ты можешь пойти куда угодно, стать кем угодно. Проблема то только в том, что я никогда не хотел быть «кем-угодно». Да и никто не хотел. Все мои приезжие друзья, которые плачут на отходах, все мои друзья, что напиваются, чтобы не думать — у каждого за спиной те же стихи, кисти в шкафу и старые картины на балконе. Все они уезжали будучи собой, но потеряли преемственность, забыли как тут оказались.

Я понял вдруг, что и я потерял преемственность с этим пацаном, который здесь жил когда-то. Ключевое что осталось в селе — это желание прожить свою жизнь, а не чью-то ещё, а потому я так всякий раз и мучался, когда пытался заставить себя жить жизни чужие и других мучал, вводя их в заблуждение. 

Да если бы тот пацан увидел эти полные любви глаза Ж. в то время, когда у нас ещё всё хорошо было, он бы за неё костьми лёг, я же тогда думал лишь о кошельке своём. Если бы тот пацан увидел эти офисы ебаные в которых я работал, этих уёбков с которыми я тусил, вместо того, чтобы писать и жить «талантливо» он бы такими хуями меня обложил, что до конца жизни не отмыться было бы. Мб пацан тот и был провинциален, но он был горяч, уж явно горячее, чем я нынешний. Может он и не знал куда идти, но у него всегда вместа компаса была его ярость, а потому он так и жил красиво, пусть и нелепо зачастую, но куда без этого. 

Традиционалисты пишут, что западная культура прогнила насквозь, индивидуализм, демократия, рыночные отношения и прочее ведут лишь в тупик, потому что материальное полностью перекрыло сакральное, а потому крайне важно постараться сделать всё возможное, чтобы передать человеку будущего то важное, что было в человеке прошлого. Артемон Николаич будущего проебал преемственность с прошлым, а потому неизбежно попал под чары материализма и гедонистических соблазнов. Артём Николаич из прошлого пусть и был инфантилен, но был горяч и знал, что жизнь стоит того, чтобы прожитой быть, пусть это и сизифов труд всё. Забавно, что второй едва не умер от своего жара, хотя казалось бы как можно умереть в селе, а первый едва не уснул в городе, хотя казалось бы как здесь можно уснуть, когда тут так шумно. 

События, вещи, люди, всё это преходяще, но кое-что должно оставаться непрерывным и последовательным всегда — движение, борьба и связь с прошлым. Если я понимал это ещё лет 8 назад, в детстве, когда заводил этот блог и назвался «Странником», то забывать это сейчас попросту непозволительно.