Привет.

Как думаешь, каковы ощущения от второго рождения?
Как оказалось, не очень приятные.

---

Осознаёт ли новорожденный свой первый крик? Не знаю. Но второй он осознает наверняка. Это крик полный страха и отчания перед миром, потому что он знает куда попал.

Ни после смерти отца, ни из-за К., никогда ещё мне не было так невыносимо больно и страшно. В глазах темнело и меня рвало, а когда я пришел в себя, то ещё долго не особо понимал как открывать двери, как смотреть по сторонам, как жить в целом.

Я едва не попал в тюрьму.
Ф. посадят.

Каковы вообще ощущения от осознания того, что ты получаешь вторую жизнь? Каковы ощущения от осознания того, что кто-то эту жизнь тебе подарил, хотя ты её не просил, и каково жить с осознанием того, что чья-то жизнь из-за этого сломана раз и навсегда? 

И что делать со второй жизнью, когда ты так и не разобрался с первой?

Я часто жаловался, что не понимаю ритма жизни, что она то не движется совсем, то летит мимо меня, то она тащит меня, а тем не менее никогда не чувствую себя частью ни этой стагнации, ни этого движения. В данном же случае чувство такое, будто кто-то резко дёрнул стоп-кран и всякое движение и в самом деле остановилось. И что осталось позади? Имело ли оно хоть какое-то значение? Будет ли иметь хоть какое-то значение то, что будет в будущем? И будет ли вообще будущее?

Твоё состояние в ожидании приговора — это лучшая иллюстрация к термину «амбивалентный». Хотя мы с Ф. на тот момент определили его, как романтически-долбоёбский настрой. Это когда перед твоими глазами пролетает вся жизнь и все те моменты, где ты был максимально близок к смерти, но она проходила мимо. Это когда ты видишь рассвет за окнами отдела и пытаешься осмыслить что такое 1 год, 5 лет, 10 лет, когда сам прожил лишь 20. Романтически-долбоёский настрой — это когда ты разумом пытаешься принять невозможность и в то же время сердцем или душой или чёрт знает чем, но до последнего цепляешься за жизнь, хоть и совершенно не понимаешь почему. 

После подобных сцен становится совсем неудивительно то, что многие из приговорённых к смерти, внезапно узнав о помиловании сходили с ума.

В истерике я порезал многое из своего прошлого. Нет больше старой страницы, нет текстов, нет альбома, нет многих фотографий, нет свидетельств прожитого. Когда пришёл в себя, то казалось, будто мне выбили зубы, а я пытаюсь поднять их с пола и положить обратно в рот. Я всегда так боялся за сохранность прожитого, а теперь многих доказательств прожитого попросту нет, будто всего этого и не было.

Это очень частый совет, мол начните жизнь с чистого листа. Переедьте в другой город, смените круг общения, деятельность, пересмотрите взгляд на жизнь. Но в действительности — как ты можешь начать жить заново, когда ты понимаешь где ты оказался и как это всё устроено?

Каково жить с этим романтически-долбоёбским настроем, когда ты наверняка знаешь, что невозможность — это единственная объективная истина уже хотя бы потому что ты попросту не можешь избежать смерти? И как в таком случае на протяжении всей жизни выносить постоянную любовь к жизни, к некому абсолюту, идеалу, к отсутствию невозможности?

Говорят о комфортных буднях, о том, что страсть не для жизни о чём-то ещё. Это действительно выход и я не могу за него кого-либо осуждать. Я и сам вполне могу впасть в какую-то круговерть комфортных и приятных мне вещей. Я даже вспоминать не буду о том, что меня беспокоит невозможность чего-либо, какое-то оправдание жизни и прочее. Я даже думать успевать не буду, будет слишком много других более насущных забот. Это можно. Только вот глаза закрыть на всё это у меня не получается, потому что это как не замечать слона в комнате. Стоит хоть на секунду замешкаться, хоть на секунду остановиться, хоть на мгновение задуматься и вся эта идилия рушится напрочь. Потому что любое автоматическое движение по лыжне жизни, даже если ты сам выбрал автоматизм — это всё тот же эскапизм, который все так хают. Эскапизм от пронизывающего жизнь романтически-долбоёского настроя, который, видимо, будет присутствовать до конца жизни. 

И если ты скажешь, что через 10 лет подобные вопросы мне будут не важны и всё наладится, то я отвечу, что когда я умру мне будет не важен ни один вопрос вообще, так значит ли это что стоит их отбросить или же всё таки продолжать мучаться в поисках хоть каких-то ответов?

Меня часто упрекают за то, что я слабый, что я эгоист, что я не знаю чего хочу от жизни, что я малоактивен и прочее. Упрекают меня те, кто действительно живёт куда активнее чем я. У них как минимум есть средства на существование, они явно гораздо успешнее меня и прочее. А только я всё никак не могу понять понимают ли они сами зачем двигаются? Ищут ли они цель своего движения? Многие прямо говорят, что нет, многие просто не думают об этом, другие зависают от подобного вопроса. Забавно, что многие научившись двигаться так и не поняли зачем, однако им это совсем не мешает. 

Забавней только, что при таком раскладе те крупицы в которых я вижу для себя ценность, какие-то неизмеримо малые величины приобретают смысл, который способен окупить многое. Все страдания и усилия, затраченные на поиски и всё то потраченное время, где я не шевелился вовсе. Несоизмеримо малые, необъяснимые, а окупают. Тем забавнее, что это скорее всего крупицы золота дураков.

Ещё забавнее разве что то, что передать это невозможно никак в принципе. У меня ни картинок, ни нот, ни слов не хватит, чтобы передать достоверно хотя бы часть чего-то из того, что я испытывал другому человеку. Да, в общих чертах можно понять, но никогда не объяснить какого это, например, когда ты перед страхом смерти думаешь не о себе, а о другом человеке. Никогда не объяснить и не передать что ты чувствуешь в такие моменты. Пытаться воспринять чужой опыт — это как читать трип-репорты. И то, что каждое чувство уже миллиард раз было описано самыми разными способами только лишний раз доказывает то, что передать хоть что-то раз и навсегда попросту невозможно. Спектр чувства и опыта всё те же, но никто их так до конца ни с кем и не разделил за всю историю человечества так, чтобы раз и навсегда их понять, принять и разобрать и лишь только поэтому и продолжаются эти бесконечные попытки, бесконечные попытки передать невозможное. 

И от того не хочется говорить и объяснять вовсе.
И слушать тоже не хочется.

И я петляю между темами, но всё это попросту вновь приводит к тебе одиночества, снова обрекает на одиночество и снова приводит к ебаной невозможности, и снова ты чувствуешь эту чёртову тягу к преодолению невозможности, а поэтому рассказываешь раз за разом, и раз за разом пытаешься воссоздать хоть что-то, прикоснуться к жизни, разбить невозможность, сохранить хоть что-то из испытанного, хотя бы самому хоть что-то с этим сделать, раз за разом просеиваешь пережитое, раз за разом продолжаешь этот вечный блядский сизифов труд.

И если у меня спросят, что становится с жизнью по мере её центростремительного движения к смерти, то я отвечу, что она становится лишь пронзительнее. Пронзительней страх, невыносимее одиночество, всё глубже отчание, всё ближе тяжесть невозможности. С каждым витком жизни ты смотришь на неё всё более диким взглядом, а она выдаёт тебе всё более невыносимые картины.

Говорят, что неконтролируемое и деструктивное вожделение возникает от постоянного присутсвтия недоступного объекта рядом? Тогда у меня блядь вожделение к жизни и когда я признаюсь ей в любви, то всякий раз это звучит так, будто я признаюсь ей в ненависти. 

И  при таком раскладе, наверное, если и можно как-то умереть по чести, то я бы хотел умереть загнанной псиной. Растёртым в пыль этим сизифовым трудом, сведённым с ума от невозможности, ослепшим от отчаяния, растаявшим от одночества, но не предавшим свою борьбу с невозможностью и тягу к жизни. 

И если я умер так в первый раз, то хочу умереть также и во второй.